Отправлено: 26.03.10 23:56. Заголовок: Автор: Долли. Мини

Нежданно-негаданно, но у меня получился миник, и место ему будет тут

 Отправлено: 27.03.10 00:10. Заголовок: Автор: Долли Названи..

Автор: Долли
Название: Погасшие свечи
Рейтинг: PG-13
Жанр: Continuation, Angst, в конце Romance
Пейринг: КВМ
Бета: azna
Статус: закончен


От автора: миник в трех частях о том, как бы могли развиваться события начиная с определенного момента, если бы героям… немного не повезло.

Теперь благодаря Лене-Bello4ka у "Свечек" есть обложка. Лена, у меня нет слов . Это действительно очень красиво. Спасибо


«Love of my life - you've hurt me
You've broken my heart and now you leave me
Love of my life can't you see
Bring it back, bring it back
Don't take it away from me, because you don't know -
What it means to me.»

«Queen», “Love of My Life”.

Лена стояла у доски, тоскливо разглядывая написанное, и честно пыталась сосредоточиться. Дохлый номер – как она ни старалась, в мозгах у нее по-прежнему был один сплошной ноль. И это, называется, последняя консультация перед ЕГЭ. Борзова недовольно поджимает губы и качает головой, два класса разом ехидно смотрят со своих мест, и даже Гуцул пытается что-то подсказать – Гуцул, который логарифмы от интегралов толком-то не отличает!
Надо думать, к ЕГЭ готовиться… А как тут будешь думать, если в сердце словно пуля засела, а все мысли об одном – что сегодня после этого долбанного экзамена по физ-ре Виктор Михайлович с ней попрощался. И как будто не было ничего! Не вытаскивал Степнов ее с ринга, не ломал себе ребра, отрабатывая ее долги, не носился с дедом, как курица с яйцом. Словно они все эти годы существовали автономно, потому и дальше будут жить каждый в своей вселенной – почти женатый Виктор Михайлович и Ленка Кулемина, когда-то «лучшая улыбка школы» («когда-то» - ключевое слово). И ведь не поделаешь уже ничего, не исправишь, только и остается, что мел у доски крошить и синус с косинусом путать…
- Все, Лена, - вздохнула Борзова. – Хватит тут изображать мученицу от тригонометрии. Ты же всегда неплохо училась, откуда такая несобранность?
Кулемина, мрачно утопив кулаки в карманах джинсов, пошла на место. Сама виновата – еще одна ключевая фраза. Сама виновата во всем. И в том, что Терминатор готова хоть сейчас «двойку» влепить, и в том, что в синих степновских глазах по утрам тонет Светочка Уткина. Сама виновата – это она твердила себе сегодня миллион раз, пока тянулся этот невыносимый, словно на дыбе растянутый, день, твердила и каждый раз вспоминала грустную дедову фразу, которую он как-то обронил в разговоре: «Счастье – как свечка: дунули неосторожно, и уже погасло». И не разобрать теперь, кто был беспечней, кто первым дохнул на робкое пламя, да и не важно это. Главное, что в душе теперь чадит огарок, и все время хочется плакать, словно от дыма, а слез нет…
- Все, ребята, семь вечера, пострадали – и хватит, - Борзова, вздохнув, отложила в сторону задачник. – Это кошмар какой-то, а не консультация. Будто и не учили ничего столько лет, таблицу умножения вспоминаете через раз. Я понимаю – усталость, нервы. Но надо собраться, ведь совсем чуть-чуть осталось...
- Лен, у меня ручка закончилась, я у тебя из сумки запасную взяла, ты не против? - в занудно-правильную речь математички вклинилась сидевшая рядом с Леной Нютка. Вскинула на нее доверчивые, как у дошколенка, глаза и спросила встревожено: - Лен… с тобой все в порядке?
Вместо ответа Кулемина дернула плечом и отвернулась. И без того тошно, хоть плачь, а тут пристают со всякими глупостями и в душу лезут. Она тряхнула головой, словно лошадь, отгоняющая назойливую муху, в сердцах рванула за ремень валяющуюся на стуле сумку...
- Нют, ну что за дела?! Если что-то из сумки берешь, почему не застегиваешь?
Нехитрое содержимое кулеминского баула теперь валялось под партами, рассыпавшись на полкласса.
- Ой, Лен, прости! – Морозова, наивное дитя детдома, сделала покаянную мордочку и кинулась подбирать, раздавив по пути точилку. Но вконец расстроенная Кулемина этот неудачный жест раскаяния пресекла на корню, цыкнув сердито: «Отстань, я сама!». И Нюта, виновато вздохнув, вышла из класса за остальными, туда, где в глубине коридора Гуцул громко вытрясал из Семенова замыленный скейт.
Хоть и было в Ленкиной сумке вещей всего ничего, ползать на коленках под партами ей пришлось долго, и выходила она из опустевшего класса уже последней. «Друзья, тоже мне. Хоть бы один подождал, Гуцул и тот смылся, скейт свой помчался от Семенова спасать…», - Лена, сердито поджав губы, стояла посреди гулко-звонкого, словно вымершего вестибюля, украшенного лишь массивной ждановской тушкой за стойкой вахты, и рылась в сумке – проверяла, на месте ли ключи. Ну, Нютка, если из-за тебя придется назад в класс идти и опять пол вытирать – джинсы стирать заставлю…
- Любань, привет!.. На работе, где ж мне быть? – неприятно жизнерадостный голос охранника, вздумавшего поболтать по телефону, добавил в котел Ленкиной тоски свой скромный градус. – А соскучился я, вот и звоню. Голодный-холодный, ага, греть некому! Что?.. Расстегаев напекла? Пчееелка ты моя сдобная!..
«Как же, пчелка она! А ты – трутень. Мерзкий и толстый…». Громы и молнии в адрес резво топающей домой Нюты летели все чаще – кулеминские ключи как сквозь землю провалились. Лена уже выгребла на стойку все, вплоть до последнего ластика, Жданов успел закапать голодными слюнями свою Гущину с головы до ног, а заветный брелок со связкой никак не желал находиться.
Тем временем по коридору вразнобой зацокали, приближаясь, женские каблуки, и голос Борзовой срикошетил эхом от стен:
- …Вентиль у крана держится на честном слове, так что завтра закрываем туалет, иначе школу до подвала зальет.
- Неужели не справился?.. – изумленно ахнула словно вчера родившаяся химичка, появляясь в вестибюле. Следом за ней из-за угла с грацией БТРа вырулила Терминаторша, нагруженная десятком журналов.
- Ну что вы говорите, Сонечка, ну какой из дяди Пети сантехник?! Завтра придется «аварийку» вызывать. Вообще, день сегодня ужасный, сплошные катастрофы. То с телефонной линией, то с краном… Кулемина, ты что, здесь еще? А где Нюта?
- Домой она ушла давно.
Везет Морозовой, есть где ночевать, а ей, бедолаге, точно куковать в подъезде – Степнов после того жуткого разговора свои ключи так и не забрал... А Борзова уже раскудахталась:
- Кошмар, девочка голодная, а у меня ужин не готов! Домой, срочно домой!..
- Людмила Федоровна, может, вам помочь журналы до дома донести? Вы же их на проверку взяли? – заулыбалась Денисова.
- Да бог с вами, Сонечка, эта партия уже проверена, надо только до учительской добраться… Лена, будь добра, раз уж задержалась, поставь журналы на место, я действительно очень спешу!
В принципе, Борзова могла бы и не улыбаться так заискивающе – Лене уже было все равно, куда идти, в учительскую или к черту на рога. Дома пусто, ключей нет, а напроситься на постой к Лерке она всегда успеет. Кулемина, подавив надрывный вздох, повесила на плечо сумку и подставила руки под груз отметок.
- Вот спасибо тебе, Леночка!
Терминатор в кои-то веки благодарила ее от души, без стеба, но прослезиться от умиления Лена не успела – в вестибюль, грохоча туфлями, на всех парах влетела Светочка. Ничего не замечая, проскакала было к турникету, но, почуяв спиной начальство, затормозила.
- Людмила Федоровна, миленькая, простите! – тут же затараторила она, обернувшись. – Списки вам завтра приготовлю, к семи утра прибегу и все успею, а сейчас простите, опаздываю ужасно…
- Да бог с вами, Светлана Михайловна, объясните толком, какие списки, куда опаздываете?
- Списки на пополнение книжных фондов, вы же сами говорили, что надо заявку с утра подавать! – уже спокойней пояснила Уткина. И тут, заметив приросшую к полу Кулемину в обнимку с кипой журналов, не удержалась: - А опаздываю в салон, свадебное платье примерять!
Засевшая в сердце пуля шевельнулась, словно живая, а злость и обида, то ли на судьбу, то ли на себя, всколыхнулись в душе горькой волной. Еле сдержавшись, чтоб не шваркнуть журналами об пол, Лена развернулась и понеслась в учительскую. Наблюдать за тем, как счастливая невеста по пути к заветному платью ломится через турникет, у нее не было ни малейшего желания.
«Дура, дура набитая», - бормотала она себе под нос, поднимаясь по лестнице. Кто дура – то ли она, свое счастье проморгавшая, то ли не упустившая возможность Светочка, Лена и сама толком не знала. Хотелось бросить все и бежать сломя голову – куда-нибудь подальше, туда, где не будет больше ничего. Ни вездесущей боли, ни радостной кретинки Светочки, ни Степнова, который еще месяц назад изводил ревностью, а теперь целует другую. Ее же и обнять не пожелал, стоял истуканом, только сердце колотилось, словно выпрыгнуть хотело, она чувствовала сквозь пальто. Вырвался, ушел, даже в глаза друг другу посмотреть не получилось… Тут Лена, пинком открыв дверь, влетела на всех парусах в учительскую… и встала как вкопанная, наткнувшись на удивленный взгляд сидевшего за столом физрука.
Ослабевшие от неожиданности руки разжались, и журналы, по-птичьи полоща страницами, полетели на пол. Кулемина присела над грудой белых обложек, боясь поднять на Степнова глаза. Сердце билось частыми болезненными толчками, руки дрожали, смятые зеленоватые страницы никак не желали расправляться, а макушку будто прожигал его остолбенелый взгляд. Нет, это у нее что, карма такая сегодня – джинсами линолеум драить? То одно свалится, то другое! И этот еще уставился и молчит, словно она не человек. Думает, раз с ней попрощался после экзамена, то можно вообще не разговаривать?!
Наконец, скрипнуло и громыхнуло – он все-таки встал со стула, подошел, решив помочь. Сам расправил загнувшиеся страницы, сам сложил все стопкой, корешок к корешку, а она только смотрела из-под челки на его сильные уверенные руки, чувствуя, как кровь приливает к лицу, и чем ближе он придвигался, тем жарче и больнее ей становилось.
- Ты что с ними делать будешь? На место ставить? – спросил он негромко. Но она все равно вздрогнула – и тут же самой себе объяснила, что это вовсе не от его голоса, который уже и не чаяла услышать, а просто сквозняком слишком резко захлопнуло дверь в учительскую.
- Да, на место, - выдавила она, наконец, из себя. – Борзова попросила…
Составляли журналы в шкаф тоже вместе – не глядя друг на друга, старательно не сталкиваясь локтями, но чувствуя кожей каждый разделяющий их сантиметр. Когда же белые корешки дружно выстроились в ряд, оба вздохнули то ли с облегчением, то ли с разочарованием, не зная, куда деть внезапно ставшие ненужными пустые руки.
- Ты чего в школе так поздно? – все так же негромко спросил он, когда молчать стало уже неприлично. – На консультации была, что ли?
- Ага, - она кивнула, быстро, словно боясь обжечься, глянула сквозь спрятавшую глаза челку. – Экзамен послезавтра… А вы тут зачем?..
- Да вон, - кивок на учительский стол, где так знакомо белели обложками два журнала, уже других. – Документацию к проверке готовлю, завтра Борзовой сдавать…
Ну, кому «документация», а кому… Утихшая было злость снова вздулась, как капюшон у кобры. Это слово, дурацкое, режущее ухо своей казенщиной, тыкало ее носом в ту пропасть, которую он так и не смог перешагнуть. Ему – «документация», ей – «журнал», ее фамилия стоит в списке класса, его – в графе «преподаватель». Все против, все словно назло! Еще и встреча эта нелепая, ненужная, когда он вроде бы все уже сказал и сделал по-своему, когда дура-Уткина в салоне фату примеряет, когда свеча погасла, и каждое его слово, засевшее в памяти, выгрызает душу, как жук-скарабей…
- Ах, документацию!.. – она понимала, что потом пожалеет об этой вспышке, но остановиться уже не могла. – А что к невесте не спешите? Или вы на документации женитесь?!
Развернулась на пятках так, что кеды противно скрипнули подошвами по линолеуму, и бросилась к двери. Дернула ручку – заперто. Рванула уже сильнее – опять заперто.
- Это шутка, да? Не смешно! – процедила она сквозь зубы, поворачиваясь к Степнову. – Откройте!

А он стоял, опустив руки, у шкафа и не понимал ее все больше и больше. Сначала врывается, как тайфун, в грохоте распахнутой двери и свалившихся на пол журналов, потом вместо «спасибо» истерит на пустом месте, лишний раз напоминая о дурацкой этой свадьбе, а теперь еще и упрекает его в том, что он дверь запер! Она что, с ума сошла?
Но он все-таки сдержался (для этого пришлось, собрав волю в кулак, напомнить себе, что мужчины не обижаются, а огорчаются) и подошел удостовериться.
Подергал ручку.
- И в самом деле, заперто… Лен, не смотри на меня так, - этого разъяренного взгляда сквозь челку он тоже не заслужил, вот ни капельки. – Ты же видела, я к порогу и не приближался.
- А как же тогда…
- Как-как! Сквозняком,– он кивнул на вечно приоткрытую фрамугу окна. –Помнишь, как приложило?
- Ну, сквозняк так сквозняк, мне все равно, - сердито дернула она плечом. – А делать-то мы что будем?
- Что-нибудь придумаем, - он попытался ободряюще улыбнуться, но и сам понял, что получилось фальшиво. – Не бойся, Кулемина, сейчас все будет…
Это «сейчас» растянулось на сорок минут – именно столько ему потребовалось, чтоб раскрутить по винтикам замок, используя вместо отвертки маленький столовый ножик, которым Агнесса Юрьевна мазала бутерброды к чаю. Самую простую идею выбить дверь Степнов отмел сразу (еще не хватало потом с Еленой Петровной объясняться по поводу раскуроченного косяка). Поэтому пришлось маяться с ножом, тупым и скользким от масла. Круглый его конец то и дело выскакивал из насечки винтов, пальцы сводило на тонкой рукоятке, предназначенной совсем для другого хвата. А пуще всего бесило то, что Ленка молча сидит на корточках за его плечом, наблюдая за работой. Кого другого он бы вынес, не мяукнув, но ее тихое дыхание ему в затылок терпеть было невозможно. От ее неслышных вдохов-выдохов спина и шея будто плавились, чуть сладковатый запах духов настырно лез в нос, отправляя мысли по запретному маршруту. И было страшно и больно оттого, что жизнь, мерзкая гадина, так все неправильно закрутила…
- Лен, ну чего ты висишь над душой?! И так все из рук валится! – не выдержав, рявкнул он и тут же пожалел – так испуганно она шарахнулась в сторону. Отскочила к окну, отвернулась, прижавшись лбом к раме… Обидел, и сам уж со счету сбился, в который раз. Ну что же он за скотина такая!
Отжатый ножом язычок замка, наконец, звонко щелкнул, вырываясь из паза на волю, дверь подалась вперед, и Степнов вздохнул – все, пытка кончилась.
- Иди, Лен. Свобода, - сказал он уже мягче, хотя и понимал прекрасно, что грубость свою этим так просто не загладить. И в самом деле, она, подхватив сумку, на полной скорости рванула мимо него в коридор, врезав на повороте плечом. Стоя в дверях, он долго вслушивался в нервную дробь ее шагов, и перевел дух, только когда они уже стихли на лестнице. С силой, до хруста, стиснул за спиной кулаки, в миллионный раз внушая себе, что поступил правильно, и снова взялся за ножик. Замок надо было вставить обратно, а дверь - запереть.
Тут дело пошло лучше, и управился он минут за двадцать. Отряхнул от мелких стружек ладони (пришлось подправить паз в косяке, чтоб замок больше не заклинивало), вернул в шкаф вконец исцарапанный ножик. Девятый час, все, хватит. Домой пора. На столе сиротливо валялись два последних журнала, которые он так и не успел привести в порядок, на верхнем красовалось заветное: «11 «А». Поработал, называется, в тишине и покое, когда никто про свадьбу в уши не дудит, подчистил хвосты, как же… Ну, и господь с ними, с журналами, не помрет Борзова без них. Он медленно, словно прощаясь, провел ладонью по корешку и потянулся в шкаф за своей ветровкой. Домой, домой. Включить канал «Спорт», завалиться на диван – может, звонкий перестук баскетбольного мяча всколыхнет былой азарт, вернет хоть отголосок прежней радости. И пропавшая жажда жизни снова огнем потечет по венам, заставляя куда-то бежать, чего-то добиваться, бороться, кричать и драться, а не сидеть бесчувственным пнем над словом «конец». Ага, размечтался, одноглазый. Если не стало легче тогда, после решения крутым виражом изменить свою жизнь, то почему должно отпустить сейчас, когда понятно, что и это ошибка?..
Под эти невеселые мысли он на автопилоте добрался до полутемного вестибюля, положил ключ на стойку:
- Пал Палыч, возьмите…
Договорить он не успел, да и не с кем было разговаривать. Наметанный тренерский глаз тут же оценил обстановку – освещенный одним-единственным плафоном вестибюль, абсолютная пустота за стойкой. И в предбаннике, у самого порога, белеет в темноте знакомая голова, покачивающаяся в такт пинкам по обитой металлом двери. Наверно, она уже давно так билась: пинки были редкие, отчаянные, а растрепанная челка безвольно поникла. Степнов, перегнувшись через стойку, отметил, что настольная лампа, всегда ночами горевшая на вахте, теперь даже не включена в сеть, а вечно открытая металлическая ключница заперта на замок. Леденящее кровь подозрение переросло в уверенность, когда он, пройдя через турникет и отодвинув в сторону вконец сникшую Кулемину, сам от души потряс дверь. Сомнений не было – ее не перекосило и не заклинило, она действительно заперта снаружи, потому что мерзавец Жданов слинял с поста.
- Вот ведь урод… - выдохнул Степнов, еле сдержавшись, чтоб не выматериться. – С-скотина…
- Гущина его все на пироги зазывала, - бесцветным голосом сказала Ленка, нервно сглотнув. – Он по телефону трепался, я слышала…
- А он тебя видел?
- Не знаю. Я долго на вахте стояла, ключи искала, а он все болтал. Потом Борзова пришла, журналами меня нагрузила – она домой торопилась...
- Ну, а дальше что?
- Да ничего! – огрызнулась она, подумала и продолжила вяло, словно пересиливая тошноту: – Прискакала эта ваша мым… невеста, они все вместе стали говорить – Жданов по телефону про пироги, а эти про… неважно. А я журналы наверх понесла.
«Мым-невеста», значит, не удержалась, уела соперницу. Вот с чего Ленка так вломилась в учительскую, а потом все на него наскакивала….
- И мне, как назло, стукнуло в голову ключи от спортзала после обеда сдать, Палыч наверняка подумал, что я ушел… Твою мать, одно к одному! – в сердцах он бухнул кулаком по двери, стоявшая рядом Ленка вздрогнула. Пришлось срочно брать себя в руки – еще не хватало испугать ее, и так, наверно, перетрусила за то время, что он возился наверху с замком.
- Ладно, Кулемина, не дрожи, выход есть, - буркнул Степнов; она, сердито блеснув в полумраке предбанника глазами, выдала ему не менее сумрачный взгляд. Вернувшись к стойке, он прижал к уху залапанную трубку телефона. Обколотый, будто его зубами грызли, наушник каменно молчал. Значит, не врал нынче Рассказов про обрыв на линии. Ладно, пойдем другим путем…
– Слушай, Лен, идея. Жданов же с новиковской теткой вроде живет? Ну, сейчас Лерке твоей звякнем, пускай пнет родственничка, чтоб в школу дул. Так, Новикова, Новикова, где ты тут у меня… На «Л» или на «Н» я тебя записал-то?
Вынул из кармана куртки мобильник, снял с блокировки… и тут старенький, весь день мечтавший о заряднике слайдер прощально пискнул и погас.
- Ну, включайся же, зараза! – Степнов в отчаянье тыкал пальцами на все кнопки, но мобильник продолжал оставаться все тем же набором бесполезных микросхем. – Сдох! Ты представляешь, Ленок, сдох!
- Потому что заряжать надо вовремя, - не упустила шанс подколоть Кулемина, которую от панибратского обращения дернуло, словно током. – Сама позвоню…
Она полезла в сумку. Долго рылась там, все больше заводясь от молчаливого степновского ожидания, обшарила все углы, даже, судя по движениям, расковыряла до размеров руки дырку во внутреннем кармане и обыскала подкладку. Потом, уже явно психуя, вытряхнула все на стойку. Телефона не было.
- Может, в джинсах? – тактично подсказал Степнов, и Ленка громко захлопала себя по бокам, нырнула пальцами в карманы куртки. Нащупала что-то, переменилась в лице, и Виктор замер, не зная, отчаиваться ему или надеяться.
- Что, Ленок? Нашла?
Вместо ответа она в сердцах швырнула на конторку связку ключей, и он, недоумевая, уставился на брелок в виде желтого покемона. Эти ключи он помнил – еще со времен Ленкиных боев таскал их в кармане, а отдал лишь недавно, после разговора, от одного воспоминания о котором становилось дурно.
- Ну, что за западло! – рявкнула тем временем Кулемина и от души саданула ногой по стойке. Степнов уже хотел попенять ей за блатные выражения, но сдержался, потому что она (невиданное дело!) вдруг раскричалась, чуть не плача. Из бессвязных выкриков он понял, что из-за этих ключей она и осталась в школе последней. Правда, никак не мог взять в толк, причем тут Нюта Морозова и кулеминская сумка.
- А где мобила-то, Ленок? – осторожно спросил он, когда та поутихла.
- Где-где! В кабинете математики, под партами, - шмыгнула она носом. – Выпал. У-у, Нютка, попадись мне только!..
- Спокойно, Лен, это не конец света. Подождем немного, может, Жданов через пару часов вернется, когда пироги кончатся…
- А если не вернется?
Он посмотрел на нее – напряжена, натянута, как струна, испуганно глядит исподлобья. И решил пока не озвучивать самый правдоподобный – и самый безрадостный вариант.
- Пойдем, окна первого этажа проверим, вдруг где открыто…
Может, и оставались на первом этаже открытые окна, только узнать об этом им не удалось – по той простой причине, что все до единой двери были заперты. Ну, за исключением туалетов, но в их узкие форточки не пролезла бы и Анька Прокопьева с ее щенячьими габаритами. Для очистки совести он обошел всю школу, дергая каждую дверь, а Кулемина молча таскалась за ним хвостом, он очень подозревал, что из страха. И ему-то в полутемных, гулких коридорах было не по себе, что уж говорить про девчонку. Хотя, если подходить здраво, самое место ей было сидеть на вахте и поджидать возвращения Жданова, однако в глубине души Степнов понимал всю бесполезность этого занятия. Не вернется он до утра, не найдет в себе сил оторваться от любаниных пирогов, от ее форм, не менее аппетитных. Поэтому и мучить Ленку страхом бесполезно.

Та самая неприятная перспектива была, наконец, озвучена, когда они, пройдя по всем этажам, вернулись на вахту.
- Не пришел, гад… - с тоской выдохнула она общую на двоих мысль. Теперь, когда ключи от дома нашлись, казенные стены казались особенно мерзкими и чужими. – Что теперь делать будем, Виктор Михайлович?
- Что делать, что делать… Десятый час, на ночлег будем устраиваться. В учительской, - со злостью буркнул он, сгребая со стойки заветный ключ с зеленой биркой. А до Кулеминой смысл его слов дошел только секунд через десять. Потом коленки разом стали ватными, а сердце заколотило в ребра с оттяжкой, как молотобоец. Не может быть, да он рехнулся… Он что, собирается тут… она с ним… да ни за что!
- Да вы что, с ума сошли?! Не останусь я тут ночевать! Я… я домой хочу! – застрявшая в сердце пуля снова завозилась под грудиной, пронзая острой до дурноты болью. Он столько всего сделал, столько всего сказал, а сегодня так просто ее убил своим прощаньем… и теперь провести с ним наедине на всю ночь? Да какая душа это выдержит?!
- Ну и не оставайся! – господи, как же страшно он кричит, словно и ему тоже плохо. – Выйди на крышу и спрыгни вниз!
Лена приготовилась в том же тоне предложить ему спрыгнуть самому, раз он такой дебил, но наткнулась на горящий яростной синевой взгляд… и сил спорить вмиг не стало.
- А, может, тут посидеть? Вдруг он все-таки вернется? – собственный голос теперь казался блеклым, как выцветшая рубашка.
- Если хочешь – сиди! – Степнов, все еще разъяренный, полоснул ее взглядом, словно розгой. – Хоть спать тут оставайся, мне все равно. А я в учительскую пойду, там диван есть…
Развернулся и пошел, даже не оглянулся, а она обессилено смотрела ему вслед, борясь с ощущением дежавю. «Ешь, с кем хочешь, спи, с кем хочешь, мне все равно» - это оно, то же самое, только немного другими словами. Не нужна она ему, совсем-совсем не нужна, и огарок в душе дымится, только слез нет… Но оставаться одной в полутемном, холодном вестибюле, под этой синюшной лампой, когда тишину то и дело прорезает оконное дребезжание, было невозможно. И Лена, поддернув на плече ремень сумки, обреченно пошла следом за любимым извергом. Она сцепит зубы и вытерпит все, лишь бы не помирать тут в одиночестве от безнадеги.


комменты здесь<\/u><\/a>

Скрытый текст

Если у кого-то возникнет желание поближе познакомиться с текстом, вынесенным в эпиграф, сделать это можно тут<\/u><\/a> (видео) и тут<\/u><\/a> (лирика и перевод)

 Отправлено: 27.03.10 23:32. Заголовок: После мрачных коридо..

После мрачных коридоров учительская с ее диваном и столами показалась двум школьным пленникам почти уютной. Даже окно в оборках серого от пыли тюля вроде бы выглядело по-домашнему.
- На диване поспишь, я на стульях устроюсь, - он изо всех сил сдерживался, чтоб не показать, как же его от этого трясет. Видит бог, он сам не хочет этого совершенно, душа и так будто кровью обливается… Вот дернул его черт сдать ключи от спортзала! Переночевал бы себе спокойно на матах, а ей оставил бы учительскую… Хотя кому ты врешь, Степнов? Всю ночь бы крутился, думая, как тут она одна, не страшно ли ей, не голодно ли. Кстати, о голоде.
- Ну-ка, что тут у нас?.. - порывшись в шкафах, он выложил на стол пачку чая, коробку рафинада и пакет с овсяным печеньем. Не густо, конечно, но все-таки лучше, чем ничего. – Живем, Кулемина?
Ее кривая ухмылка была подстать его линялому оптимизму.
- А чем чай будем заваривать? Водой из-под крана?
- Зачем же из-под крана? – он кивнул на подоконник: - Вон, чайник стоит, между цветами.
- Чайник... И то счастье, - она обреченно пожала плечами и скинула на диван куртку. - Давайте, что ли, воды наберу…
Взяла с подоконника чайник и, не глядя на Степнова, вышла. Тот проводил ее долгим взглядом. Вроде бы успокоилась уже, не психует, и слава богу, да и его уже не так колотит. Ну, разве мог он когда-нибудь подумать, что будет ночевать с Леной Кулеминой в одном помещении и чувствовать себя несчастнейшим человеком на свете?.. Чтобы отогнать глупые мысли, он решил заняться обустройством ночлега. Конечно, оба они в куртках, но ночи сейчас холодные, а топить перестали еще в мае, да и фрамуга у окна не закрывается – на радость школьным дамочкам, страдающим от духоты. Им-то, дамочкам, хорошо, а Лена замерзнет… В приступе то ли заботы, то ли раскаяния не поленился снова сгонять на вахту – проверить, не конфисковала ли Борзова у охранников их спальный НЗ. С нее станется забрать, даже не из вредности, а просто потому, что не положено… На его счастье, мирная семейная жизнь притупила бдительность Людмилы Федоровны, и Великий Секрет дяди Пети по-прежнему хранился в угловом ящике под стойкой. К серой, воняющей мокрым пером и сальными волосами подушке он даже не стал прикасаться, а вот плед в красную и синюю клетку оказался очень даже ничего – он был явно выстиран, в меру пушист и пах кондиционером. Все, Кулемина, с тебя пряник, не замерзнешь теперь.
Настроение у него немного поднялось, и перспектива ночевки в пустой школе уже не казалась такой ужасной. В конце концов, это просто случайность, оба они ни перед кем не виноваты. Жаль только, что Петр Никанорович будет волноваться, и ведь не позвонишь, в окно не докричишься… Ну, да ладно, утром все образуется, а сейчас – чаю и спать, пока глупости в голову не полезли.
Вопреки ожиданию, ни закипевшего чайника, ни Ленки в учительской не обнаружилось. Только ее куртка сиротливо валялась на диване, свесив до пола рукав. Чертыхнувшись, он сбросил туда же свою ветровку вместе с пледом и собрался пробежаться по этажу. Далеко, впрочем, идти не пришлось, с балдой-Кулеминой он столкнулся на пороге. Открыл было рот, чтоб отчитать ее как следует, но разглядел, в каком она виде, и молча застыл, уронив от изумления челюсть. Ленка тоже молчала, то ли от злости, то ли от потрясения, только сверлила его долгим и злым взглядом, словно он был во всем виноват.
- Это что, Лен? – только и смог он спросить в тихом ужасе, и на этом цензурные слова у него закончились. А она с силой грохнула полный чайник на стол и сказала непривычно высоким, звенящим от еле сдерживаемой ярости голосом:
- Нет, это точно какое-то западло! В женском туалете, оказывается, кран сломан! Я ручку повернула – и вот!..
От этого «вот» и у него бессильно опустились руки. Кулемина была мокрой с головы до ног – лицо, волосы, футболка, джинсы… А они одни в школе, и не выбраться, не переодеться.
- Господи, там что, фонтаном било?
- Не знаю я! Мне сразу в лицо ударило. Хорошо, в углу разводной ключ валялся, но я пока закрутила...
- А ты что, умеешь? – не подумав, брякнул Степнов. Лена, не ответив, снова блеснула из-под челки злой зеленью глаз и, взяв с дивана куртку, стала вытирать лицо подкладкой. А тот, глядя, как сквозь ткань ее кед при каждом шаге просачивается вода, судорожно пытался сообразить, что же делать. Джинсы, они же толстые, на теле нескоро просохнут, кеды тоже… Решение пришло внезапно, и не сказать, что ему от него стало радостно.
- Вот что, Кулемина, - он, вздохнув, потянул через голову джемпер, - скидывай свои мокрые тряпки и надевай. Носки еще тебе дам, они чистые, с утра, по крайней мере, были. И в плед замотаешься, он тоже вроде бы стираный…Черт, хватит глазами хлопать! Или я на людоеда похож?! Не нравится так – ходи мокрая!
И в самом деле, чего она смотрит на него, как на палача? Можно подумать, ему ну так легко и приятно оттого, что она будет сидеть рядом в таком виде!.. Огромным усилием воли он перевел глаза с мокрой футболки и того, что она уже не скрывала, на ее раскрасневшееся лицо и постарался сказать как можно спокойней:
- Лен, я не виноват, что так получилось, поверь. Но ночью ты замерзнешь, окно не закрывается. Тебе надо заболеть перед выпускным?
Она еще пуще залилась краской, с усилием выдохнула, нервно подрагивающие пальцы потянулись вверх, к футболке, к ремню джинсов.
- Ну, вы хоть выйдите тогда, что ли…
Степнов, пряча лицо, стянул с себя носки, сунул босые ноги в кроссовки и, сдавленно буркнув: «Держи!», выскочил в коридор. Голова гудела и шла кругом, сердце, словно взбесившись, колотилось где-то в горле. Так, спокойней, тише, тише… Для того, чтобы унять пошедшую в разнос фантазию, пришлось пятьдесят раз отжаться и еще минут десять носиться лосем по этажам. Помогло, однако сразу заставить себя войти в учительскую он не смог, поэтому, оттягивая время, зашел проверить, как поживает женский туалет после потопа. Тот явно поживал неплохо: вода с пола была убрана, кран – довольно крепко закручен. Мысленно поставив Кулеминой «пятерку» за сантехнические работы и отжимание тряпки, Степнов на всякий случай потуже затянул ключом вентиль и пошел в учительскую. Больше поводов оттягивать возвращение не было, а жаль.
Когда он, постучав по косяку, вошел, замотанная в плед Ленка колдовала над электрочайником.
- Не закипает никак, зараза, - пожаловалась она глухим, бесцветным голосом, и Степнов чуть не закрутил головой, отгоняя непрошенные воспоминания о прошлой осени. Вот такая же она была тогда, после боев, - взъерошенная, с закрутившимися в мягкие локоны волосами, домашняя-домашняя. И смотрела так же, с надеждой, господи, кажется, сто лет он этого взгляда не видел...
- Там провод отходит, сейчас поправлю, - начал он, смятенно отводя глаза. Шагнул к подоконнику, обходя столы, наткнулся взглядом на развешанную по спинкам стульев мокрую одежду... и снова рявкнул: - Кулемина, ты совсем на голову больная, что ли?! Чего босая по холодному полу топчешься? Простыть надо?! Мозгов ни грамма!
Отвернулся к окну, чтобы не видеть ни ее вытянувшегося от обиды лица, ни зеленого бюстгальтера, свисающего со стула кружевной гусеницей. Черт, что бегал, что не бегал, хоть заново начинай… Ленка кинулась к дивану, спрятала под пледом ноги в огромных, совсем не по ее ступне черных носках, и он с облегчением выдохнул. Поправил в цоколе чайника провод, снова прижался лбом к холодной деревянной раме. Ведь раньше он все прекрасно переносил – и вечно выглядывающую из-под короткой спортивной майки полоску живота, и те же лямки на плечах. Да что там лямки, он даже прикосновения ее нежданные, даже поцелуй тот отчаянный – все вынес стоически. Заводился, конечно, не без этого, он ведь живой человек, но тут же брал себя в руки. Так почему же сегодня от этого обмотанного вокруг бедер пледа, свисающего до пола мягким шлейфом, от обычной тряпки, которую он миллион раз видел в галантерейных магазинах и рекламе белья, его клинит, словно подростка над «Плейбоем»? Еще утром, когда он ставил окончательную точку в этой истории, все было прекрасно, он был спокоен как танк, разве что в груди застряло что-то холодное и острое, так ЧТО теперь изменилось? Или как раз в прощании и причина? Неужели это оно выпило те силы, что раньше позволяли держать себя в руках и не сходить с ума?.. За окном темнело, один за другим в сумерках зажигались фонари, из форточки тянуло прохладой, и цепкие лапы сквозняка остужали разгоряченную шею, забирались за ворот футболки. Это помогало, успокаивало взбесившееся воображение, не давало распирающему грудь жару спуститься ниже… И когда, наконец, щелкнул кнопкой закипевший чайник, в висках у него уже не пульсировало, в голове стало холодно и пусто, и можно было смотреть на Кулемину относительно спокойно, без животных позывов.
Ленка сидела в углу дивана, обнимая прикрытые пледом колени, и молча смотрела на него из-под челки ярко-зелеными от непролитых слез глазами. От этого взгляда, от ее обиженно поджатых губ Степнов вконец почувствовал себя сволочью. Ничего, пускай лучше она сердится на него, зато он не сорвется.
- Что, Лен, сейчас чай будем пить, - сказал он, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал как обычно. Она вместо ответа сердито хрюкнула носом и отвернулась.

«Сам пей свой чай, придурок», - мысленно огрызнулась Лена. Что она такого сделала, чего он бесится? Что кран в туалете сорвало? Можно подумать, она нарочно! Джемпер с носками пожалел, что ли? Так ведь сам предложил. С ума, наверно, сошел от злости своей. Ведь войти в учительскую не успел, сразу в лице переменился и орать начал. Псих ненормальный. Теперь пытается делать вид, что все в порядке, а у самого желваки на скулах ходят, взглядом ожег – и тут же глаза в сторону… Поставил перед ней две кружки, залил кипятком чайные пакетики, сел напротив. Придвинул коробку с рафинадом:
- Сахар бери.
- Я несладкий пью, вы же знаете, - процедила сквозь зубы. Поджав под себя все еще холодные ноги, из вредности забрала себе самую красивую кружку – с корабликом, а ему оставила надколотую с розочкой. Чего он опять моргает так страдальчески? Что она напомнила про те времена, когда он к ним в гости, как к себе, заходил? Ну, простите, Виктор Михалыч, больше не буду…
- Печенье тогда ешь.
Она жадно запустила руку в пакет, нагребая полную пригоршню и прикидывая, не взять ли еще. Но посмотрела на Степнова, с каким-то обреченным видом дувшего на исходящую паром кружку, - и вдруг вспомнила, сколько накладывала ему в тарелку, когда он оставался у них на ужин. Да, дела… Если и ей тут на один укус, то что уж про него говорить? Она выложила на стол две печенюшки, остальное сердитым движением отправила по гладкой столешнице к нему.
- Так, Кулемина, это что за фокусы? – тут же встрепенулся физрук. – Быстро ешь, кому говорю? Растущий организм должен хорошо питаться!
- Мне хватит, - буркнула она, буквально из последних сил сдерживая нарастающий гнев – ну, да, конечно, она навсегда для него ребенок! – Еще манную кашку предложите моему растущему организму и в детский сад отправьте. Сами свое овсяное печенье ешьте, от сладкого, говорят, добреют.
Откусила кусок, уже понимая, что аппетит куда-то пропал, осторожно отхлебнула кипяток. Хорошо, вроде бы ноги согреваться начали… Краем глаза заметила, как дернулась у Степнова щека.
- Балда ты, Кулемина. Люди, между прочим, до двадцати пяти лет растут. Вроде бы спортсменка, а простых вещей не знаешь.
Она сердито вскинула на него глаза, очередная резкость уже вертелась на языке… и буквально вросла в диван, только сейчас заметив, ЧТО висит на спинке стула в каком-то полуметре от него. Блииин! Идиотка! Снять с себя мокрый лифчик сняла, а хотя бы футболкой его прикрыть не догадалась? Черт, что он теперь о ней подумает?!.. Тут же вспомнилось, что из своей одежды на ней только трусы, и стыд накрыл жаркой, тошнотной волной.
Чай пили в молчании, разговор не клеился. Он спросил про экзамены - вяло, словно через силу выталкивая из себя слова. Она ответила односложно, все еще переживая свой позор. Более или менее связный диалог получился, только когда он спросил, как дела у деда. Страшно удивился, узнав, что тот уже неделю проходит обследование в швейцарском кардиологическом центре, а она осталась на выпускные экзамены совсем одна. В тот момент они вроде бы впервые посмотрели друг на друга – до этого каждый давился своим печеньем, уткнувшись носом в кружку. Горечь и сочувствие в его глазах неприятно кольнули, но это было все-таки лучше того незнакомого, горящего каким-то мучительным огнем взгляда, которым он одарил ее, войдя в учительскую.
- Наелась? – глухо спросил он, когда она отставила кружку.
Ага, сто раз наелась – когда при каждом взгляде на этот чертов лифчик кусок в горле застревает. Даже не согрелась почти, вон, не просохшие до конца волосы липнут к шее...
- Да, спасибо, - буркнула она, собирая в ладонь крошки. Поправила оголивший плечо вырез джемпера, потянув вниз за горловину. Почувствовав его взгляд, вскинула на него глаза – и вздрогнула, в который раз заливаясь краской и подавляя желание убежать подальше. Оказалось, даже вынырнувшие из кошмарного сна школьные коридоры пугают ее меньше, чем этот незнакомый, совершенно мужской взгляд.
- Все! – его кружка грохнула по столу, и темные густые ресницы устало опустились, пряча горящую страстью синеву. – Спать!
Лена, бросив на него настороженный взгляд, послушно развернулась на диване, вытягивая из-под себя затекшие ноги, и тут же сжалась в клубок. А он, старательно отворачиваясь, составил под окном в ряд три стула.
- Курткой укройся, не забудь. Ночью холодно будет.
- Спасибо, я не замерзну.
- Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
Щелкнул выключатель. На фоне заголубевшего в темноте окна, разрисованного прозрачным ажуром занавесок, мелькнула мужская фигура, потом заскрипели стулья. Вот и поговорили, вот и поняли друг друга. Ах, если б еще знать, почему так вечно получается… Лена с тоской зажмурилась, плотнее запахнула разъезжающийся на коленках плед и дала себе слово не плакать, даже если совсем накатит. Что разбираться в причинах его поступков дело бесполезное и безнадежное, она поняла уже давно, еще когда он начал от нее бегать, стоило ей сделать шаг навстречу. Но только сейчас до конца прочувствовала, как же больно и страшно слышать его голос, носить пахнущие им вещи, близко-близко видеть его - человека, каких-то двенадцать часов назад ставшего ей совсем чужим.

Виктор лежал, подложив руку под голову, и тупо пялился в темный потолок. Сон не шел – а откуда ему было взяться? Он все-таки не бомж какой, спать полулежа-полусидя на стульях, длины которых хватает ему ровно до колен. Можно было, конечно, улечься на столе, но… чем дальше он от Кулеминой, тем лучше для обоих. А тут хорошо – и из форточки поддувает, и наброшенная на плечи ветровка не греет ни черта, и самого себя можно бояться поменьше. Ничего, сейчас помается, а ближе к утру вырубится от усталости. И пока Ленка по ту сторону стола тоскливо вздыхает и ерзает, пытаясь заснуть, он будет думать о важном. О свадьбе, о Светочке, о том, как хорошо они заживут. Может, обещанные ею капустные котлеты – в самом деле объеденье, а хваленый писатель с тараканьей фамилией Пруст, которого она все порывается читать ему вслух, пишет классные детективы? И все будет хорошо, все будет замечательно, и смерзшаяся в комок душа оттает, и он забудет все, что было. И день сегодняшний тоже забудет, как страшный сон, и не станет больше ломать голову, почему Лена скормила ему все печенье и взяла его любимую кружку с корабликом, почему без конца краснела и вообще, казалась такой несчастной, если у нее есть Гуцул, с которым уже «все было».
Время шло, в учительской постепенно светлело – это луна решила почтить окно своим высоким визитом. Чтобы не завыть на блекло-желтый в темных пятнах блин, Степнов заставил себя вспоминать название хотя бы одного лунного кратера. Минут через пятнадцать, так и не вспомнив ни одного, он обнаружил, что на желтом диске появилось Ленкино лицо. Она смотрела на него с чернильного неба и, кажется, плакала. Виктор удивленно моргнул, и после этого оказалось, что с высоты на него теперь смотрит Светочка. Невеста, кокетливо хлопая ресницами, тянула губки для поцелуя, и Степнов в ужасе зажмурился. А когда, наконец, опасливо приоткрыл один глаз, вместо жаждущей любви библиотекарши на желтом фоне появился Гуцул. Ученик вообще повел себя как полный дебил – сходу начал таращить глаза, объясняя что-то беззвучно и, судя по движениям губ, нецензурно. Сначала Степнов отмахнулся от него с презрительной обидой, но потом, когда тот стал крутить пальцем у виска и стучать себя кулаком по лбу, вскипел. Яростно рванулся вперед, к ненавистному лицу… и с жутким грохотом свалился на пол, проснувшись.
Оказалось, в учительской стоит промозглый, совсем не летний холод, а он сам мешком валяется на полу среди перевернутых стульев и не может даже сесть, до того закоченело все тело. Это надо же, уснул и сам не заметил, как замерз. А по ту сторону стола уже скрипел диван.
- В-виктор Михалыч, чт-то… - будто издалека долетел до него сиплый Ленкин голос.
- В-все в порядке… - лязгнул он челюстями, чуть не откусив себе язык. Дернулся встать и снова упал, приложившись плечом об пол. Одеревеневшие ноги не слушались совершенно. Невероятным усилием он все-таки заставил себя подняться, неуклюже запрыгал по учительской, мыча от боли в сведенных судорогой голенях. Пока скакал, натыкаясь на мебель, успел помянуть по матушке весь род Ждановых до пятого колена, отключивший отопление ЖЭК и того умника, что сломал фрамугу окна.
Отпустило не скоро, и первым, что он увидел, напрыгавшись, было ошалелое лицо подскочившей на своем диване Кулеминой. «Чер-рт, я что, вслух?..» - промелькнуло в голове. Точно, вслух - изумление в Ленкиных глазах он разглядел даже без света.
- Лен, прости, - вздохнул Степнов и, потянувшись за стулом, отвернулся – чтоб не видеть ее голого плеча, снова вылезшего в горловину джемпера. – Я как-то машинально…
- Д-да ерун-нда… - она снова клацнула зубами, и он насторожился.
- Замерзла?!
- Нет…
- Поври мне еще! – наклонился через стол, скомандовал резко: - Руку дай!
Лена, привстав на коленях, выполнила приказ, и он вцепился в ее пальцы – они казались синюшно-белыми при свете луны. Так и есть, ледяные и дрожат. Да, с открытой форточкой тут совсем не Таити, на себе проверено…
- Почему не сказала, что холодно? До смерти замерзнуть надо, да?! – сердито рявкнул Степнов, шагнул к ней, огибая стол – и замер. Ленка, забившись в угол дивана, пыталась закутаться в куртку, даже в темноте было видно, как ее колотит. Черт, что теперь делать-то? Побегать по этажам? Отпадает, у нее обуви нет. Попрыгать? Разве что на диване… От понимания, что ситуация безвыходная, он снова чуть не выматерился, а тут еще внутренний голос, мерзко хихикая, стал нашептывать самый приятный способ согреться.
- Лен, нельзя сидеть! Слышишь меня? Руками помаши, в ладоши похлопай, двигайся, только не сиди.
- Виктор Михалыч, мне н-не холодно, - ее снова заколотило в ознобе. – Отстаньте…
- Я тебе отстану! – он, наклонившись, тряхнул ее за плечо. Лена медленно подняла голову, вскинутые к нему глаза в мутно-сизом полумраке блеснули какой-то стеклянной, бутылочной зеленью, и мерзкий голос внутри него зашелся в истерике: как же, подхватить воспаление легких в июне только потому, что мужчина не захотел согреть любимую, - смешнее не придумаешь! «Заткнись!» - сердито велел ему Степнов, а дальнейшее случилось как-то само собой, без его участия. Словно кто-то другой, не он, присел рядом с ней на диван и стал растирать ледяные ладони, в ответ на ее вялое «зачем?» сердито буркнув: «Греть тебя буду, околеешь тут сейчас».
- Больно, - выдохнула она. – Пальцы больно.
- Терпи! – рявкнул он, все жестче разминая сведенные холодной судорогой фаланги. От накативших отчаяния и злости на судьбу даже пожалеть ее толком не получалось. А еще ему не давал покоя ее запах - от нее тонко пахло чем-то влажным и цветочным, кажется, каким-то шампунем, почему?! Да, ее с головой в туалете окатило, но вроде быстро ведь высохло…
- Ты… - он, задохнувшись от свалившейся догадки, грубо запустил руку в белые волосы и снова еле сдержал ругань. Так и есть, на концах почти сухие, а вот у корней… - Ты почему молчала?!
- Пустите, - сипло выдохнула она и попыталась отдернуть голову, но силы были не равны. Сплав из бессилия что-то изменить и страха за нее уже разрастался где-то внутри, больно колотился в ребра… или это был не страх? Чувствуя, что звереет, он уже обеими руками притянул к себе ее голову близко-близко, так, что ее согнутые, даже сквозь плед холодные коленки ткнулись ему в грудь.
- Ты совсем дура, да?! Хоть понимаешь, чем это может кончиться?!
- А вам-то что? У вас невеста есть, ее грейте… - ее больше не трясло, она просто тяжело и хрипло дышала, закрыв глаза, а Степнов все никак не мог понять, издевается она над ним или действительно не понимает. Как никогда остро ощущая близость последнего своего предела, он сжал ладонью ее холодную щеку, а пальцами другой руки еще глубже запутался во влажных волосах.
- Сам разберусь! Если с ТОБОЙ что-то случится, я себе никогда не прощу.
- Уже случилось, давно, - зеленые глаза устало блеснули сквозь ресницы. Нет, точно издевается! Темная волна отчаянья хлынула откуда-то из глубин сердца, он уже сам не знал, чего больше хочет – то ли придушить ее, то ли схватить, прижать и не отпускать уже никогда. И плевать на невесту, на Гуцула, на весь мир с его дурацкими правилами… Она снова слабо дернулась, пытаясь освободиться, и бесполезным этим движением словно порвала последний поводок, удерживающий степновский разум. Бурное, хриплое дыхание в унисон, лицо ее так близко, что почти не нужно тянуться, чтоб ощутить губами холодную, соленую, как у русалки, кожу, и от этого в груди еще жарче, еще больнее… «Назад, животное!» - строго приказал себе Виктор – и в следующий миг уже целовал ее полным ртом.
Если бы поцелуи убивали, наверно, это была бы последняя ночь в жизни Лены Кулеминой. Не было трепета, нежности, любви, – того, что он много месяцев мечтал ей отдать, перелить из сердца в сердце. Была только черная, магмой растекающаяся по венам боль, круто замешанная на чувстве вины и гадком ощущении, что он сейчас совершает что-то запретное, ведь этим утром сам все закончил. И, в отчаянии понимая, что ничего уже не исправить, не стереть, не забыть, целовал-терзал ее жесткими губами, и от запаха ее и вкуса сходил с ума, и было жарко и страшно от того, что он сейчас с ней делает. А внутренний голос еще мерзко нашептывал, подзуживая: у них ВСЕ было!.. Значит, вот так же она целовалась с Гуцулом, так же судорожно вдыхала широко открытым ртом и пыталась что-то сказать, тщетно спасаясь от поцелуя-наказания, так же цеплялась ледяными пальцами за ворот футболки... Было у них все, как же! Сидит в его руках куклой, губы как деревянные… Чувствуя, как яростная ревность застилает глаза красной пеленой, оторвался от ее рта и впился голодным поцелуем в холодную шею. Услышал, как она задыхается в сантиметре от его уха, и вконец сошел с ума.
Когда, как она оказалась опрокинутой на диван, он потом так и не вспомнил. Вжав в мягкий подлокотник ее запястье, скользнул губами вниз по шее, к ключице, Лена, кажется, застонала, и он нырнул рукой под джемпер. Ее кожа и под одеждой была холодной, и, останься у него хоть капля здравого смысла, он бы остановился. Но все уже давно улетело в тартарары – вместе со Светочкой, свадьбой и педагогической этикой. Лена Кулемина, на которую он сегодня утром окончательно запретил себе смотреть и больше никогда не назовет своей, - та самая Лена Кулемина сейчас лежит в его объятьях, позволяет себя целовать, и он точно знает, что у нее все было!.. Его пальцы под джемпером коснулись нежного, упругого, она снова застонала на выдохе, и красно-черная волна огня, бушующего в крови, отхлынула от груди вниз, к животу. С трудом найдя в себе силы оторваться от нее, он рванул через голову футболку. К чертям, пусть не так, как мечталось, пусть потом он поедом себя заест, пусть все снова запутается, но это будет потом, а у нее уже все было не с ним, и нет сил сопротивляться... Футболку – на пол, от Лены пахнет влажными цветами и еще чем-то мужским, проклятый свитер все еще прячет ее грудь, но распахнувшийся плед уже открывает его жадным касаниям гладкие ноги, и от всего этого кровь стучит в висках барабанным боем. И ничего нет слаще той пучины, в которую он срывается, едва холодные руки обнимают его за шею, и ничто уже его не остановит, ни дуло пистолета, ни ядерный взрыв… Но в тот момент, когда он, целуя дрожащий холодный живот, стал развязывать тугой шерстяной узел на ее бедрах, она вдруг протестующее дернулась, и те самые ладони, что еще секунду назад неумело гладили его затылок, теперь уперлись ему в голые плечи, силясь оттолкнуть. Степнов, недоумевая, вскинул на нее ошалелый взгляд…
Пистолета не понадобилось – ее широко распахнутых, как у загнанного зверя, глаз оказалось вполне достаточно.
Хоть женщины никогда и не смотрели на него ТАК, он понял все и сразу. Наверно, если б она просто посмеялась над ним и обложила матом, удар и то был бы не таким жестоким. Обманула, наврала, специально хотела сделать больно… Его словно отбросило в сторону, он скрючился на краю дивана и до ломоты в челюстях стиснул зубы, сам не понимая, от чего же его так трясет – то ли от гнева, то ли от вернувшегося вдруг в помещение холода, то ли от неудовлетворенности. Обманула, наврала…
- Виктор Михалыч…- услышал Степнов растерянный выдох, потом почувствовал робкое прикосновение к плечу. Играла с ним, водила за нос, как последнего дурака… Еще полминуты назад он, сгорая от желания, готов был овладеть ею прямо здесь, на вытертом учительскими задами диване. А теперь не было для него более ненавистного лица, и черные ее трусики, не прикрытые больше пледом, только добавляли масла в огонь…
Наверно, это его и сорвало. Что он ей тогда кричал, бегая по темной учительской, ничего не видя и не слыша, в чем обвинял? Даже годы спустя Виктор не осмелился спросить, вполне хватало воспоминания о том, до чего был черен вырвавшийся наружу зверь его обиды… Остановился внезапно, налетев на стул и чуть не переломав себе ноги, еле сдержался, чтоб не выматериться вслух, и тут же подскочил, готовый нестись дальше на крыльях своего гнева. Но вдруг в этой внезапной тишине услышал странный тихий звук. Кажется, он уже слышал его раньше, но вот где и когда… Оглянулся на диван и оторопел, окончательно выныривая из безумного своего водоворота. Теперь он понял, когда слышал этот звук – после истории с похищением Липатовой, когда Ленка с испугу плакала у него на плече. И тогда это было тяжко, а уж теперь он вообще похолодел. Потому что на его жизненном пути вот так – без слез и всхлипов, зажимая одной ладонью глаза, - плакали только крепкие мужики, и было это на похоронах.
Гнев его схлынул так же внезапно, как и накатил, а сердце оборвалось, раньше мозга осознав совершенную ошибку. Шагнул вперед, к ней, на негнущихся ногах переступая через перевернутый стул, осторожно присел рядом на диван.
- Лен, я тебя напугал, да? – после крика, от которого закладывало уши, собственный спокойный голос казался непривычно тихим и виноватым. – Прости, я не хотел, сам не пойму, с чего это… Я тебе… больно не сделал?
Лена, вздрогнув, отняла от лица ладонь и медленно, словно не узнавая, подняла на него глаза.
- Больно?.. – снившийся каждую ночь голос теперь казался неестественно высоким и звонким, по щеке, блеснув, скатилась единственная слеза.– Вы сейчас издеваетесь надо мной, да? Хотите знать, когда не делали мне больно, Виктор Михалыч? Да я и не вспомню, когда такое было – день, чтобы не больно, его же можно в календаре кружочком отмечать, как месячные! Или вы думаете, когда я к вам сама приходила, а вы отпихивали меня как щенка, мне было не больно?! Или когда отворачивались, типа потому что так правильно, а мне ни слова толком не объясняли, - это тоже совсем не больно было?!! И свадьба эта ваша… Вы ждали, что я прыгать буду от этой новости, что ли? А уж сегодня, когда вы мне счастья в личной жизни пожелали… - голос у нее сорвался, она закашлялась, но тут же продолжила, задыхаясь: - Сегодня я, по вашему, вообще должна рехнуться на радостях, да?! Ну, что вы челюсть уронили?! Уже наигрались, можно бежать в свадебный салон, галстук-«бабочку» примерять?!
- Какая «бабочка», ты о чем, Лен?.. – вырвалось у него оторопело. Господи, да он просто спросил, ведь озверелый был, себя не контролировал. - Лен, прости, я виноват, я зря это себе позволил… Но у тебя же Гуцул…
- Ах, Гуцул?! Значит, Гуцул – самая главная причина?! – бледное в лунной мути лицо перекосило то ли от боли, то ли от гнева. – Выходит, и свадьбу свою затеяли, и про «лучше для всех» и «правильней всего» вы мне для отвода глаз втирали, а самое важное – это Гуцул и то, что у нас было, да? Ну, так теперь вы знаете, ничего у нас не было, только это не ваше дело, понятно?!
- Лен, успокойся, пожалуйста! – силясь хоть как-то выправить ситуацию, он взял ее за руку, но она шарахнулась к подлокотнику, спрятав за спину сведенные судорогой кулаки. Это он, идиот, до такого ее довел, но кто же мог предполагать… – Лен, я действительно думал, что так будет для всех лучше! И сам перебешусь, и тебе надоедать не буду, раз уж ты меня не любишь…
- Что?! – она, ошалело глядя ему в лицо, вдруг хрипло расхохоталась, а Степнова от этого жуткого смеха сквозь слезы продрало морозом вдоль спины. – Я вас не… Виктор Михалыч, у вас совсем мозги набекрень, или вы глухой? Значит, не люблю я вас?! Мне что, нужно было вены себе вскрыть, чтоб вы поверили?!
- Во что поверил, Лена?! – он уже совсем ничего не понимал. Стройная картина полного страданий мира, которую он столько недель с упоением мазохиста самому себе рисовал, вдруг разрушилась, только он от шока никак не мог в это поверить. – Объясни ты мне…
Он уже тянулся к ней, пытаясь с надеждой заглянуть в глаза, потому что новое, только что услышанное, никак не желало укладываться в голове, но Ленка, окончательно выйдя из себя, что было сил толкнула его руками в грудь, да так, что он слетел с дивана, врезавшись спиной в столешницу. В этот момент в голове у Степнова было до того пусто, что он, кажется, даже не почувствовал боли. Он не ослышался, она что, действительно?.. Уткнувшись лицом в ладони, она дрожала в своем углу и только всхлипывала сухо, без слез.
- Лен, Леночка… - позвал Степнов с дрожью в голосе, опускаясь на пол у ее ног в полном трансе – наверно, так смотрел на Богородицу средневековый французский крестьянин, только что услышавший на епископской проповеди, что Она, родив Сына, осталась невинной. – Лен, на меня посмотри…
- Идите вы к черту, Виктор Михалыч!!! Или к невесте вашей, чебурашке этой рыжей, мне все равно! Нет, я сама уйду!.. - оказывается, до этого она не кричала, вот сейчас точно кричит. Еще и ногой отпихнула, не давая себя коснуться. Степнов чуть не взвыл, приложившись затылком к углу стола, но в этот раз боль подействовала отрезвляюще. Наваждение, в какие-то десять минут перевернувшее его жизнь, схлынуло окончательно, и теперь он с удивительной трезвостью будто увидел все со стороны. Девушка, которую он любит больше жизни, колотится в истерике без слез, а он, со всех сторон перед ней виноватый, сидит истуканом у ее покрытых гусиной кожей ног и позволяет ей мерзнуть…
План действий пришел в голову моментально, и Виктор даже не задумался, правильно ли поступает. Для начала он оделся сам, потом взялся за нее - закутал в плед чуть ли не с головой, накинул на плечи куртку, и, как Ленка ни кричала, отбиться ей не удалось. А он, для верности накрыв ее своей ветровкой, присел рядом и, крепко встряхнув за плечи, рявкнул ей в лицо:
- Я тебе уйду! Никуда теперь не отпущу, слышишь?! И чтоб больше никаких «вы», никаких отчеств, поняла? Или, когда женой мне станешь, тоже «выкать» собираешься?
От нежданного своего нахальства у него самого перехватило дыхание. Вот сейчас как кинется, как боднет в нос, она ж не в себе… Но Лена вдруг замерла в его руках, просто смотрела на него круглыми, как у совенка, глазами и, наверно, пыталась осмыслить услышанное.
- Лен, я ведь не шучу, - сказал он вдруг осипшим голосом и, подавшись вперед, коснулся лбом ее закрученной в мягкие локоны челки. – Какие уж тут шутки…
Ответом ему был сдавленный выдох, а через миг Ленка уже обессилено обнимала его за шею и заливалась слезами.


Окончание следует
Комменты тут

 Отправлено: 29.03.10 02:29. Заголовок: Засевшая в сердце пу..

Засевшая в сердце пуля все-таки разорвалась с дикой болью, раскидав повсюду ошметки, и вынести это было невозможно. Уткнувшись носом в пахнущее чем-то нестерпимо мужским плечо, Лена ревела в голос, выплакивая все: обреченность утра и беспросветность дня, несуразность вечера и запретность ночи… Ах, как он ее целовал, как она замирала в его руках, не смея верить, что это все-таки происходит, как жарко-сладко стучало в груди - и как унизительно это все закончилось! Тогда она еще терпела, ведь он сам учил ее держать удар. Но теперь, после странных его слов, которые никак не желали укладываться в голове, словно плотина рухнула. Казалось, кто-то сказал сверху: «Можно!». Касаться его, обнимать, чувствовать его руки на своей спине и пальцы в волосах, слушать его виноватый, срывающийся шепот – больше не преступление. И плакать – тоже можно. Можно, наконец, выплеснуть-вылить со слезами накопившиеся за эти недели боль, отчаянье и тоску, все то, что и так уже, кажется, не было сил держать в себе. Но почему-то не выплескивалось, и по-прежнему было больно, словно душу ножом режут, и облегчение все не приходило…
Оно все-таки пришло позже, после того, как закончились слезы и Виктор вытер ей мокрое лицо большой шершавой ладонью.
- Успокоилась?
- Вы… ты правду сказал? – свернувшись рядом с ним тревожной пружиной, она все прятала лицо и нервно теребила плед. Вместо ответа он обнял ее и поцеловал в заплаканные глаза. Даже не поцеловал, а просто легко коснулся губами век, но от этого у нее все внутри зашлось и опять захотелось реветь.
- У тебя ресницы - как усики у бабочки, так же дрожат, - сказал он тихо, снова прижимаясь к ней лбом, а Лена несмело погладила его по щеке и прерывисто вздохнула. - Что, колючий? У меня в подсобке станок есть, утром побреюсь.
- Нет, я не про это, - она коротко взглянула на него и тут же спрятала глаза. Видеть его так близко было еще непривычно и неловко. – Просто… я тоже правду.
- Я знаю, Ленок. Теперь знаю.
- И веришь?
- Верю.
Каково это было – сидеть в его объятьях, закутанной в плед, чувствовать тепло рук, ощущать его дыхание на щеке, переплетать пальцы и понимать, что он тоже любит, что они, кажется, вместе? Раньше Ленке казалось, что она умрет от счастья, если это вдруг случится, а вокруг будут играть фанфары и греметь салют. А вот теперь это случилось, да еще так внезапно, но в душе вместо радости – пустота и усталость, и глаза почему-то слипаются, слипаются...
- Ленок, ты уснула, что ли? – вырвал ее из полудремы непривычно тихий голос, почти шепот.
- Нет, я не сплю!
- А то я не вижу, вон, носом клюешь. Еще бы, так наревелась… Знаешь, мы сейчас, наверно, вот что сделаем. Ты только не бойся, хорошо?
В другое время Лена, окажись она рядом с ним на диване под одним пледом, наверно, все-таки возмутилась бы. Или испугалась – после его-то недавних подвигов. Но теперь сил возмущаться и пугаться не было, и она с покорной усталостью позволила прижать себя к большому длинноногому телу, тем более что от этого стало удивительно тепло и спокойно.
- Ну, как, удобно тебе? – Степнов, опираясь на локоть, заглянул ей в лицо. – Согрелась?
- Ага… - сонно вздохнула Лена. Смотреть на него вот так, снизу вверх, тоже было странно и удивительно. Резкие, будто выхваченные из темноты грешницей-Луной черты, блестящие белки глаз, отливающая фиолетовым радужка - словно какой-то древний бог спустился с неба и теперь смотрит с тревогой. Неужели это все-таки правда? Или ей все приснилось, а поутру она снова распахнет глаза в пустой, как склеп, квартире?.. Вытянув из-под пледа руку, осторожно повела кончиками пальцев по его лицу. Скулы, брови, горбинка носа… Двинулась обратно, не решившись коснуться губ, и все еще не понимая толком. Кожа у него гладкая, теплая, наверно, все-таки не сон, ну а вдруг….
- Виктор Михалыч… - шепотом позвала она, смелея. Он, поймав ее руку, прижался губами к нежному запястью и поправил:
- Витя. Я понимаю, это сложно вот так, сразу, но все-таки…
- Хорошо, - послушно кивнула она. Гордость молчала, загнанная в угол усталостью и только-только пережитой болью, и это было очень хорошо, потому что иначе ей не разобрать в своей дремотной трясине, сон это или явь. – Витя… Поцелуйте меня. Пожалуйста. Только по-настоящему…
Он как-то странно и очень серьезно посмотрел на нее сверху вниз, и Лена замерла в обреченном ожидании. Если он не выполнит ее просьбу, значит, все-таки сон… Но он, словно решившись, обвел ладонью ее лоб и шепнул:
- Челка эта твоя дурацкая… Сто лет без нее тебя не видел.
В этот раз все было иначе, хотя сердце его, она чувствовала, зашлось в бешеном стуке как прежде. Он, словно извиняясь за предыдущие неудачные попытки, целовал бережно и нежно – верхнюю губу, нижнюю, уголки рта, словно боялся спугнуть. Целовал действительно «по-настоящему», так, как, наверно, сам представлял себе их первый поцелуй. Без разрывающей сердце боли, без засевших в голове глупостей, без рвущихся наружу темных страстей. Может, и была в этом поцелуе капля горечи оттого, что так много пришлось пережить на пути к нему, но этого Лена уже не почувствовала. Последний страх отпустил ее, и она устало провалилась в сон, только и успев подумать, прежде чем вязкое и темное, как гудрон, забытье накрыло ее с головой: «Счастье – не свечка, неправ был дед».



Вечер выпускного бала они встретили на кухне кулеминской квартиры. С момента освобождения из школьного плена прошло пять дней, но обоим было не до праздников - проведенная в холодной учительской ночь не прошла для них даром. Правда, Степнов, в отличие от сразу заболевшей Ленки, пару дней еще держался, но на третий выяснилось, что и хваленая спортивная закалка имеет свои пределы. И теперь Лена потихоньку вставала на ноги, а его все еще лихорадило.
- Вить, вот парацетомол, надо температуру сбить, - Кулемина, очень серьезная и бледная после трехдневного жара, ходила за ним с ложкой, а он вяло отмахивался, капризничая.
- Отстань, я таблетки не пью…
- Это не таблетки, а сироп!
- Тогда тем более не буду! Что я тебе, маленький ребенок, сироп глотать?
- Ну, если судить по поведению… Хорошо, уговорили, Виктор Михайлович, вы не маленький ребенок, а большой.
- Кулемина, ты опять?! Еще раз «Михалычем» назовешь – точно «двойку» поставлю! – тут же взбунтовался против субординации Степнов, а Ленка, поймав момент, сунула ложку в его возмущенно приоткрытый рот. И спросила, тускло улыбаясь:
- А «двойка» текущая или за полугодие?
- В аттестат!.. Тьфу, гадость! – сморщился Степнов, хватая кружку с горячим чаем.
- Ага, как себе температуру сбивать, так гадость, а как меня жаропонижающим пичкать, так «Леночка, выпей, надо»?
В ответ Виктор лишь вздохнул и привалился плечом к холодильнику – тот, гладкий, прохладный, сейчас казался удивительно приятным на ощупь. Спокойно вспоминать Ленкину болезнь он не мог, сразу по старой памяти охватывала паника. Заколотило его еще в школе, ближе к утру, когда оказалось, что тихо спящая у него под боком Кулемина пышет жаром, как печка, а у него нет даже градусника. Под это его состояние даже прошел мимо кассы скандал, учиненный Светочкой, – та зачем-то прибежала в школу в семь утра и, заскочив в учительскую повесить плащ, первым делом разглядела мокрый Ленкин лифчик. Взъерошенный и злой после бессонной ночи Степнов бесцеремонно вытолкал орущую «невесту» в коридор и, не обращая внимания на вопли про растоптанные чувства, совращение ученицы и осквернение святая святых, спросил громко, в лоб: «Так школа открыта, Палыч на месте?». Вмиг замолкшая Светочка ошалело кивнула, и Степнов уже собрался бежать за ключами от спортзала и кабинета математики, но в последний момент спохватился и выпалил: «Ах, да, Светлана Михална, свадьбы не будет. Я вас не люблю, мужем вашим не стану. И не кричите, Лена больна». Через три ступеньки спускаясь по лестнице к вахте, он еще успел подумать, что сказал все совсем не так, как собирался, но это было уже не важно… Жданову в то утро тоже досталось, уж очень некстати он выдал свое изумленное: «Надо же, физрук! А ты здесь откуда?». Ему еще повезло, что озверевший Виктор не прибил его на месте, просто тряхнул за грудки и прошипел в лицо: «Ключи давай, с-скотина!». А дальше все закрутилось безумной каруселью. Степнов носился по школе, искал Ленкин мобильник, вызванивал Новикову с сухими вещами и вызывал такси. Дома у Кулеминых, когда оказалось, что температура у Лены зашкаливает за 39, а он из всех лекарств помнит только смекту, у него чуть не приключилась истерика, и только Ленкино сиплое, с трудом выдавленное «не беспокойтесь, Виктор Михалыч, я хорошо себя чувствую» заставило его взять себя в руки. Потом был вызов «скорой», визит врача и беготня по аптекам под неотступные мысли: как там она, ведь одна дома осталась…
- Надо бы девчонкам позвонить, узнать, что там, на выпускном, - задумчиво обронила тем временем Ленка, накладывая ему в чай малинового варенья. Благодарно кивнув, хотя от сладкого его уже мутило, Виктор вздохнул:
- Да, жалко, что пропустили…
- Наоборот, хорошо, - даже в его тошнотворном состоянии, исхудавшая, с запавшими, в темных кругах глазами, она все равно казалась ему красивой до одури. – Все сегодня на праздник ушли, по квартире никто чужой не шастает…
- А, вот ты о чем, - он, оторвавшись от белого бока холодильника, взялся за кружку. Толку от этого парацетомола – как с козла молока, все равно знобит. – Ну, они ж не просто так приходили, а нам помогали. Кормили нас, полудохлых, всем миром…
«Они» - это «Ранетки» плюс Лерка и половина педсостава школы. Когда и Степнов вконец разболелся, девчонки притащили им бульон и пирожки, Рассказов с Соней наварили борща, семейство Борзовых-Шинских угостило котлетами. Отметился и Милославский – торжественно, как переходящий приз, вручил двум болящим тазик пельменей домашней лепки и, сияя от плохо скрываемого счастья, поведал, что «Светлана Михална была в большой печали, но теперь успокоилась и повеселела».
- Да знаю я, - вздохнула Ленка, вяло звякая ложкой о розетку с вареньем. – Если б не они, мы б тут не выжили, наверно. Вымерли бы, как мамонты. Но в кои-то веки тишина…
- Да? – усмехнулся Степнов. – А я думал, ты по Людмиле Федоровне с ее котлетками скучаешь…
Ленка лишь вздрогнула всем телом, и Виктор, хоть и было ему худо, не выдержал, рассмеялся. Нажаренные поборницей школьной нравственности котлеты застревали у Кулеминой в горле – при одном взгляде на тарелку вспоминались бесконечные нотации и попытки уличить в аморальном поведении. Но она, зная, кто писал за нее ЕГЭ по математике, не подала виду и вежливо поблагодарила за заботу.
- Ой, как смешно! – Ленка сморщила нос. – Можно подумать, когда я раньше болела, мне страшные завучи толпой передачи носили! И с чего ее так на доброту пробило?
- Не знаю, Ленок. Да ладно, не бери в голову, - он накрыл ее руку своей, погладил тонкие, полупрозрачные после болезни пальцы. Конечно, она не понимает, но он, наверно, никогда не решится ей рассказать. Как разобиженная Светочка разнесла по всей школе шокирующую новость – ее жених соблазнил школьницу прямо в священных стенах учительской, позор на Шрековы седины! Как его вызвали на спешно созванный директором педсовет, и он был вынужден уйти, скрепя сердце оставил спящую Ленку на Новикову – та примчалась по первому свистку, хоть и дулась еще на него за то, что разбудил с утра и наорал, требуя сухие джинсы для Кулеминой. Как пытали его на этом педсовете: «Виктор Михайлович, это правда?», как он сначала угрюмо отмалчивался, а потом заявил, что будет разговаривать только с Савченко, остальные же, ждущие представления, могут отправляться в цирк. Как Николай Павлович вместе с увязавшейся следом Борзовой долго силились разобраться в этой истории и допрашивали охранника, как решали, что делать с Ленкиным ЕГЭ (понятно же, что с температурой под сорок экзамены не сдают). Как Людмила Федоровна, впечатлившись его истерзанным видом, пообещала спасти кулеминский аттестат, а Шрек, добрая душа, притворился, что ничего не слышал…
- Ты чего такой потерянный, Вить? – тем временем забеспокоилась Ленка. – Совсем штормит, да? Так лежать надо!
Обогнув стол, встревожено потрогала его лоб – и тут же была бесцеремонно сцапана и усажена на колени.
- Если лежать, то только вместе с тобой, - проворчал он, утыкаясь носом ей в волосы, и от знакомого сладкого запаха стало тепло и хорошо, даже озноб прекратился. А Ленка, наоборот, напряглась, вытягиваясь в струнку:
- А все не так уж плохо, я смотрю!
Виктор не ответил, лишь, ладонью развернув к себе ее лицо, заглянул в обведенные чернотой глаза. Она, как когда-то давно, на этой же самой кухне, смотрела смущенно, почти с испугом, и он даже знал, почему. Хоть и училась она называть его по имени, то и дело сбиваясь на «вы», хоть и спали они эти пять дней рядом, но даже не целовались толком – не до того было с этими хворобами. По этой же причине оба не успели еще привыкнуть к своему счастью, свалившемуся на голову божьим даром, просто не успели осознать его, обессиленные болезнью и беспокойством друг за друга.
- Витя… - шепотом позвала она, касаясь кончиками пальцев его лица.
- Что? – так же шепотом отозвался он, обмирая от ее близости, от этих нежных прикосновений.
- Я тебя поцелую, можно?
- Нет, нельзя! – улыбнулся он и подался вперед, приподнимая голову, чтоб ей было удобней, а внутри все уже зашлось в томительном предчувствии. Зеленые глаза таинственно блеснули сквозь ресницы, приближаясь, его губ коснулось мягкое, сладкое, как малина, и сердце забилось в груди, словно вырвавшаяся на свободу птица. Сбылось, все-таки сбылось!.. Обеими руками обняв его за шею, Ленка целовалась совсем «по-пионерски» - осторожно, старательно-неумело, и Степнов, устыдившись накрывшей его ревнивой радости, не выдержал.
- Лен, ты зачем мне температуру сбивала? Чтоб теперь с ума свести? - шепнул в ее раскрытые губы, крепко прижал к себе и, не давая опомниться, показал класс – до головокружения, так, что дыхание перехватило. Его руки уже сами скользнули под футболку, и он, чувствуя, что вот-вот – и разум переступит последний рубеж, со стоном оторвался от нее. Все-таки еще не время: она еще слабенькая после болезни, вон, как задыхается у него на плече, и сам он чуть живой, не дело это для самого начала…
- Лен… - тихо позвал Виктор, гладя ее по спутанным волосам, а рука дрожала, до того хотелось продолжения. Ничего, все еще у них будет, совсем скоро. Но будет так, что никто ни о чем не пожалеет.
- Что?.. – она хрипло дышала, переживая этот поцелуй, совсем не первый, но такой новый.
- Ты тогда, в школе, сказала кое-что, когда засыпала.
- А я что-то говорила? Не помню ничего… - она, с трудом отдышавшись, смотрела на него затуманенными страстью глазами, и от этого было еще труднее переключиться, почти невозможно.
- Ну, что дед был неправ, про свечку что-то, про счастье, я не разобрал.
- Так я это вслух, что ли, сказала? – наверно, удивление помогло ей успокоиться, а вот у него все не получалось. Просто срывало крышу от близости ее раскрасневшегося лица, от влажных, припухших губ, от тепла ее тела на его коленях, и приходилось цепляться за мысли, как за спасательный круг, чтоб не натворить дел раньше, чем следует.
- Ну, конечно, вслух, а то откуда бы я это знал?
Она отвела глаза, мгновенно мрачнея.
- Да дед как-то сказал… Ты тогда жениться на этой мым… на Уткиной собрался, а мне так хреново было… И дед сказал, что счастье – как свечка, сразу гаснет, если дунуть неосторожно. Видно, хотел утешить, да только хуже стало. Меня эта мысль зацепила почему-то и потом часто в мозгах крутилась, а в тот день, после физ-ры, вообще покоя не давала…
- Так в чем же он неправ-то был? – смотреть ей в глаза было стыдно и больно, но он терпел – потому что был всему виной.
- Ой, я не помню, - она заморгала, старательно напрягая память. – Может, и мелькнуло что-то в голове, да это ж почти во сне было.
- А у меня сейчас мелькнуло, - брякнул он раньше, чем успел осознать посетившее его озарение. – Думаю я, прав был все-таки Петр Никанорович…
- В смысле?
Он обнял ее покрепче, сцепляя пальцы в замок.
- Ну, погасшую свечу ведь можно снова зажечь, – Виктор поцеловал ее в нос, и она заулыбалась, оживая. – Дед у тебя умный, знает, что говорит, правда?
- Правда. А мы зажгли?
- Еще как зажгли! Теперь фиг погаснет!.. И меня, представляешь, тут еще одна мысль посетила… - а такие экскурсы в философию, оказывается, отличное средство от неконтролируемого желания. Если на него, упаси бог, еще вот так не вовремя накатит, обязательно будет думать о высоком. - Хотел я сначала Жданову морду набить, а теперь думаю – наоборот, надо бы мне ему бутылкой проставиться.
- Почему?
- Потому что, не запри он нас в школе, я бы, наверно, никогда и не узнал… - Виктор замолчал, подбирая слова, в которых никогда не был силен. Все-таки он физрук, за красивыми выражансами – это к Милославскому. А он в жизни никогда такого никому не говорил, и от этого было почти страшно.
- Что не узнал? – она, наклонив к плечу голову, смотрела серьезно как никогда. – Как сильно… я тебя люблю?
От ее слов, впервые произнесенных так прямо, сердце снова пошло вразнос, и захотелось целовать ее бесконечно, всю и везде, пока не закричит от счастья. Но он должен ей сказать…
- И это тоже, Леночка, и это тоже, - он говорил быстро, уткнувшись лбом ей в щеку, словно боялся чего-то, а чего – и сам не знал. - Но, не окажись мы там вдвоем, никогда бы я не узнал, как сильно Я тебя люблю…
Бросил на нее неуверенный взгляд, будто ожидая приговора… и в душе расцвело горячее, жаркое, сладкое.
- Правда? – она улыбалась, как солнышко, а глаза блестели влажно и радостно.
- Правда, - он, погладив ее по щеке, в который раз удивился разнице – какая все-таки у нее нежная кожа, и до чего же грубая, шершавая у него ладонь.
- Честное физкультурное?
- Да чтоб у меня волейбольная сетка порвалась!
Она засмеялась счастливо и обняла за шею, запуская пальцы ему в волосы – да так, что еще чуть-чуть, и никакая философия не спасет.
- Кулемина, знаешь, меня ведь еще одна мысль терзает…
- Какая? – она замерла в предвкушении – словно ребенок, которому посулили конфету.
- В этот раз – самая примитивная, ты не думай... Посуду-то кто мыть будет, а, Лен?

Конец
Огромное спасибо всем, кто читал!
Комменты тут

И еще хочу выразить бесконечную благодарность Наде-azna за помощь в написании этого фика. Надюша, если бы не ты, этот миник был бы другим. Спасибо тебе, солнце, ты реально МЕГА